ВЭНЬ ЖОХАНЬ

как здорово, что все мы здесь сегодня собрались...

Утро было хмурым, — низкие тугобрюхие тучи лениво паслись на небосклоне, неспешно влекомые холодным ветром. Солнца не было и весь мир вокруг Цишань был несколько размытым. У горизонта где-то в горах, проливался дождь, размывая острые грани дальних пиков в синеву. На нижних террасах Знойного дворца холодного ветра не было, но небольшая бамбуковая роща, избранная сегодня Владыкой бессмертным неизменно шептала, цепляя кончиками побегов за  небо и едва заметно покачиваясь. 
Сегодня над террасой флаги ордена подняты не были и несмотря на присутствие главы Вэнь на обычном месте, день не был предназначен для жалоб и просьб простых людей, решившихся обратиться к Солнцу напрямую и стража, расслабленная отсутствием непрерывного потока просителей, вероятно благодарила небеса за капризы владык и переменчивость погоды. Впрочем само наличие на террасе Владыки бессмертного не располагало к излишней расхлябанности тем более, что тройка телохранителей главы Вэнь расслабленной вовсе не выглядела — возможно от того, что знали, кто именно шел сейчас следом за главой Вэнь по знакомым ему уже много лет плитам той самой террасы. Глава Вэнь также знал это более, чем хорошо, но внимания на свиту практически не обращал, исключая ее из границ мироздания с той легкостью, что вырабатывается обычно с большим опытом и по праву рождения.
— Вэнь Чжулю может сесть...
Сесть на подготовленное для него слугами место за низким чайным столиком, усладить себя чашкой немедленно налитого ему чая, полюбоваться на горы или открывающийся вид на город внизу — тот самый, которым любуется сейчас Владыка, проигнорировав до поры возможность сесть и чай и слуг и саму возможность оказаться включенным в композицию. Алый шелк поддается едва ощутимому веянию ветерка, рожденного словами:
— Владыка бессмертный не менял своего решения о судьбе учителя Чжао Чжулю и его Пути совершенствования.
Напоминанием о том, что не должно быть забыто: орден Вэнь не желает распространения знаний о технике сжигания ядер. Что бы там дальше ни было сказано.

ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ

Нынешняя ночь оказалась не спокойнее предыдущей. И пусть наследник Ланлиня уверился, что его людям ничего не угрожает, несмотря, а может быть благодаря его поступкам, — забавным или опасным, — он не мог не признать, что до интроекции темного железа вел и ощущал себя совершенно иначе. И впервые явившись на террасу Знойного дворца 2 дня назад был полон сдержанного достоинства и искренней озабоченность пожаром в Гусу, общей угрозой, которую клан Вэнь представлял для мира заклинателей. Представлял ли? — вот вопрос, на который Цзисюань пытался найти ответ. Говорит он с деспотом, намеренным узурпировать власть в Поднебесной, или с политическим союзником и старым другом своего отца? Как ему держаться и какие речь следует вести, а которых остерегаться? С тех пор прошло слишком много — не времени, нет — впечатлений. И сейчас ему не было дела ни до пепелища в Гусу, ни до жутких и грандиозных планов Вэнь Жоханя, если те имели место. Сейчас он не желал от этого одиозного человека ничего кроме знания. Но желал его горячо. Толкал ли мальчишку темный осколок, или тот открыл для себя возможности, которые раньше не смел даже обдумывать, и теперь жадно припал к источнику? Ночь пришла в попытках прояснить, где кончается Цзинь Цзисюань и начинается осколок темного талисмана. Но не принесла ничего кроме аристократической бледности, которая оттеняла задумчивый утомленный взгляд.
Встреча с Вэнь Чжулю все еще отзывалась легкой опаской, которую Цзисюань не намеревался признавать даже себе, и потому (невольно) окрестил Джулю разбойником из безвестного клана, нашедшим прибежище у Вэней. И хотя знал, что тайн мастерства ему не откроют — а какой клан желал бы поделиться таким знанием?  — намеревался распробовать хотя бы движение ци вокруг Чжулю, чтобы потом — может быть, много потом ,— если ему удастся где-то читать об этом, сравнить написанное со своими ощущениями. Чтобы потом, — может быть, уже скоро, —  не замешкаться, если придется столкнуться с Чжулю лицом к лицу. На деле же, Вэнь Чжулю оказался вполне хорош собой, чуть старше и как будто массивнее своего возраста или ожиданий Цзисюаня. Глава Вэнь оставался  невозмутимым монолитом созерцания. Бамбук покачивался и шептал листвой, пропуская яркие солнечные лучи. “Ничто не предвещало…”
— Наследник ордена Цзинь приветствует главу клана Вэнь, — золотой мальчик склонился в поклоне строго подобающей глубины, на мгновение укрывая взгляд за широкими рукавами. Чтобы не слишком поспешно и не слишком откровенно любоваться человеком, которого ему подарили. Пусть ненадолго, но дали поиграть. 
— … и адепта Чжулю из клана Вэнь.

ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ

— Этот Цзинь умеет налить чай не только себе.
Подобрав рукава грациозным движением обеих рук, точно прежде благословил жестом весь столик, чайные пары на подставках и чайнички из молочно-изумрудного нефрита, молодой господин поднял вопросительный взгляд к своему собеседнику, слишком очевидно оставленному Владыкой бессмертным для приватного разговора. Темная, пунцовая тень главы Вэнь, колеблющаяся на периферии бокового зрения складками шелкового ханьфу, осталась лишь напоминанием о приличиях, но не требовала их. Цзисюань поднял глаза, всматриваясь наконец в скульптурное, сосредоточенное лицо адепта, и пытался представить, бывает ли оно другим. 
— Чай и дхьяна одного вкуса, — повторил известную им всем поговорку, но вопреки ожиданию больше не “созерцал” Чжулю. Не смотрел, переливал чай в узкие чашки, удерживая чахай высоко над столиком, чтобы позволить улуну проветриться и наполниться воздушной ци.
— Для меня честь свести знакомство с адептом Вэнь. Но что мне спросить у него, чтобы не услышать слова скромности и достоинства, а проникнуть в его сердце, почувствовать его чувства и увидеть мир его глазами? Потому что это именно этого желает мое собственное сердце, нескромное, но настойчивое.
Мановением ладони поторопил к собеседнику аромат чайных листьев, накрыл вэньсянбэй пиалой и плавным движением перевернул, не позволяя ни капли драгоценного напитка пролиться мимо. Успокоил чаши на подставке и, сложив руки, с поклоном передал  тому, кому оказывал почтение этой церемонией. Сперва они станут вкушать аромат, прислушиваясь к вкусам испарения над вэньсянэй, а пить, лишь потом. Ведь им некуда торопиться в созерцании друг друга?
— Как мне насладиться ароматом этого улуна, если я чувствую лишь пряность вечного женьшеня, с которым его смешала рука чайного мастера?
Этот камень в сторону Главы Вэнь может остаться незамеченным. Нет нужды обижаться на его желание оставлить секреты своего клана в тайне. Наследник Цзинь молчаливо вдыхает аромат над своей чашкой, подталкивая его мягким и лаконичным ходом кисти. Ресницы его подрагивают, но в остальном лицо остается безупречно сосредоточенным. Пока взгляд, темный и проницательный, не возвращается к Чжулю. 
—  Позвольте мне пройти весь путь вместе с ним, чтобы знать, как семя, брошенное в почву, дало листья, которые мы вкушаем. До того, как женьшень стал частью напитка.
Аромат и впрямь разделяется на тонкие молочные ноты чая, сладковато-цветочные, и крепкие, пряные ноты вечного корня, лекарства от тысячи болезней. Едва ли Чжулю не здоров. Аккуратный взгляд наследника Ланлиня касается Владыки бессмертного с той же бережностью, с которой этот мальчик отслеживает край приличий в своих поступках.   
— Адепт Вэнь окажет мне честь, если расскажет, откуда он родом, как прошло его детство, кто вырастил и воспитал его. Кто дал ему первые уроки боевых искусств, и как рано он начал тренироваться. К какой славной школе он принадлежал до того, как присоединился к клану Вэнь. Его искусство поистине удивительно, а значит и происхождение его не может быть обычным!

ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ

Относиться к господину как к слуге и к слуге как к господину; к любимому как к нелюбимому и к тому, кто неприятен тебе, с особым почтением. Употребляя это лекарство в малых дозах и уместно, можно добиться удивительных результатов, а потому Цзисюаню не сложно совершать церемонии — ни малую, ни большую от начала до конца. Но ту, последнюю, разве что для собственного отца, имя которого здесь не упоминается, но неявно остается между гостем и хозяином дома залогом полезного здравомыслия.
Замечание о пристрастиях мастера, уничтожающего ядра, отзывается мягкой улыбкой, такой нежной и неуловимой, точно эта деталь и впрямь значима и даже весьма интересна. Так горят глазами юные адепты, когда в ордене гостит мудрый старец и ведет с ними поучительные беседы о прежних мастерах, которых ему случалось знать, и тонких техниках, которые теперь почти никому неизвестны и редко исполнены правильно. Ничего ценного старец, конечно, не расскажет — не с позволения Главы Цзинь, — но постоять рядом и поглазеть — вот чудо для новичков.
“Больше гость, чем заложник” абсолютно уверен, что Вэнь Чжулю нравился бы и толченый женьшень, плотно забитый в глотку. Особенно под взглядом Владыки бессмертного. И даже присутствия молчаливых лопаток достаточно, чтобы грызть женьшень и запивать кипящей водой. Но это вовсе не та беседа, которой молодой господин Цзинь готов посвятить утро. Ему не нравится быть настойчивым. Не здесь и не сейчас. Но иногда — очень.
— Этому гостю тоже нравится чай в Знойном дворце. Если его позволено пить.
Вэнсянбэй возвращается на подставку. Аромат чая прекрасен, мягок и свеж, терпкие ноты в молочной оправе — драгоценность из нефрита и оникса. Поднимая с подставки пиалу, до трети наполненную золотистым напитком, молодой господин Цзинь поворачивается к хозяину дома, складывая руки в почтительном поклоне, точно просит благословить чай. И за широкими рукавами не разглядеть ни смеха, ни ярости, ни нетерпения, ни даже восхищения дрессурой. А когда Цзисюань поднимет глаза, когда глава Вэнь повернется, и Чжулю закончит смаковать первый глоток, словно первый ход в партии вейцы, тогда на этом лице и вовсе ничего будет не прочесть кроме подобающей воспитанию вежливости.
— Глава ордена Вэнь позволит скромному адепту ордена Цзинь выпить этот чай, или его надлежит вылить в память о тех, кто переплыл реку забвения, и заварить новый?
Несомненно, кого-то да нет в живых из тех, кто воспитал и тренировал этого Чжулю, из тех, кто принял его в ученики и впервые указал путь совершенствования. И теперь гостю было любопытно возникнет ли скорбная трещина в маске напротив, или это произведение страха и почтительности совершенно. А еще он знал, что хозяин Цишаня любит отвечать на вопросы буквально, не опускаясь до игры смыслов, если ему это не угодно. А потому чашка замирает в стороне от стола, готовая излиться на мягкую лиственную подстилку бамбуковой рощи. 
— Или это знание не нанесет молодому господину вреда?

ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ

Смысл улыбки можно угадать и пренебречь им. Вэнь Чжулю может не понимать, но Владыка бессмертный понимает прекрасно: интерес Цзисюаня к этому Вэню — интерес к чудесному чужому клинку. И в первую очередь, разглядывая такое оружие, ты желаешь узнать имя кузнеца, того кто ковал и заговаривал сталь, того, кто создал из чистой ци дух меча и оживил его, того, как украшал эфес эмалью, чернением и драгоценными камнями-талисманами. Кроме того имени, которое уже знаешь. А после хочешь подержать его в ладонях, взвесить, почувствовать точку упругости клинка, сделать взмах… И все. Знать о вкусах, предпочтениях, желаниях меча тебе вовсе не надо. Цзинь Цзисюаню нет нужды ни познакомиться, ни сближаться этим Вэнем. Они не станут друзьями. Они, возможно, однажды станут врагами. Но даже при наилучшем развитии ситуации, они едва ли разделят вино на общем празднике. Это так мало вероятно, что и Чжулю лучше будет знать о наследнике Цзинь из впечатлений с охот и состязаний, никогда не подходя слишком близко. В то время как сыну Цзинь Гуаньшаня следует привыкнуть к манере Владыки бессмертного поставить на стол угощение и разрешить угощаться, а после отнять каждый кусочек, ласково вынимая его из пальцев, уже поднесенных к губам вместе с лакомством. До тех пор, пока блюдо не опустеет. Увлекательная игра, в которой тебе все можно, но ты ничего не получишь. Это происходит, вероятнее всего, потому, что “можно”, в представлении Главы Вэнь, молодому человеку должно быть то, что Цзисюаню не интересно. Или это жестокая пытка, которую нужно вынести с особенной мудростью. Или вынести мудрость из пытки? Сложно не желать всего и сразу, если умеешь желать.
Чашка замирает и не проливается. Ее нельзя пролить даже в поминовение. Но и пить ее теперь совсем не хочется. Кто станет пить чай, который приготовил усопшим, мысленно присвоив ему все свойства поминальной жертвы? Вполне понятно, что раз Чжулю здесь, и его великолепной способности никто не разделяет, все знающие о ней погибли. Речь идет о технике, а не личных особенностях этого Вэня, если слова Владыки услышаны и поняты правильно. Наверняка, ему и учеников запрещено иметь. Пока Глава не подберет достаточно разумного и преданного адепта. 
Мальчишка только выше вскидывает голову и делает медленный вдох, смиряя норов. Ноздри на миг становятся резными из тонкого неврита.
— В таком случае этот Цзинь прольет чай тем, кто еще придет за ним.
Раз уж призраков _с той стороны_ не приглашают, Цзисюань вполне способен  угощать и будущих жертв. Они, несомненно, намечаются. Таинство поминовения не единственное таинство война. Первейшее его таинство — жертва богам войны, великим генералам, вознесшимся на небеса, просьба об успехе похода, охоты, поединка и о покровительстве. Отчего бы не приносить им жертву заранее и не справлять тризну по будущему? Нежно золотистый чай почтительной струйкой окропляет траву у высоких бамбуковых стеблей. И когда чашка возвращается обратно на столик, Цзисюань приходит к мысли, что Сжигающий ядра не слишком разговорчив и, возможно, не очень хорош в рассказах. Есть люди, которые куда лучше общаются и сообщают о себе делами и прикосновениями.
— Наследник Цзинь желал бы расспросить мастера Вэнь о его легендарном искусстве, но эти вопросы также не принесут ему знания, — это мстительный камень в огород главы ордена. — А потому он покорно просит мастера Вэнь показать ему это искусство на самом скромном адепте.
Подобрав рукава элегантными и очень привычным движением, Цзисюань поднимается от стола, вырастая перед сидящим Чжулю неожиданной стеной золотых пионов и жемчужного сияния.
— Но очень медленно, чтобы один мог почувствовать происходящее с его телом и его ци, а другой ответить ему о своих ощущениях. Вряд ли у этого Цзинь будет иной шанс не только вкусить этих впечатлений, но и запомнить их. 
Об осколке темного металла он умалчивает. Достаточно осведомленности Владыки. Эта деталь лишь позволит ему удержать Чулю от неосторожности. Никто из них определенно не собирается навредить другому. Не в Знойном дворце, не на глазах Владыки бессмертного.

ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ

— Этому Вэню послышалось.
Изумительный покой в голосе наследника Цзинь оказалось умеет быть пронзительно ледяным, как зимний ветер в вершинах Хуаншань. На Владыку бессмертного гость больше не смотрел, точно позволил тому умыть руки и не иметь к происходящему никакого отношения. Хотя отлично понимал, что хозяин дома едва ли позволит ему глупый и ненужный урон. Но хотелось верить, что Чжулю так хорош, как говорят, и в контроле своего главы не нуждается.
— Этот Вэнь ничего не разрушит. Он лишь попробует и расскажет скромному просителю, каково это. Разрушать.
Благодарный поклон обозначил начало упражнения, но взгляд над сложенными рукавами и после остался испытующими, точно гость хотел увидеть, что в момент работы с ци творится в душе самого Чжулю. Какого ему медленно вкрадываться в чужое тело, вмешиваться в ток энергий, ощупывать меридианы изнутри, оглаживать пульсирующий жар чужого ядра, прежде чем его собственная сила цепко зажмет его в тисках и сдавит по-настоящему. Наследник Башни Кои даже читал, — обширные библиотеки хранили достаточно книг новых и старых мастеров, чтобы наследник мог набраться в особенности той мудрости, которую от него прячут, — так вот, он он читал, что поврежденное ядро может быть восстановлено. Старинные даосские источники обладали такой заковыристой мудростью, что первому молодому господину то и дело хотелось переспросить у наставника. Но так как книги эти читать ему не следовало, вопросы оставались не заданными. И теперь Цзисюань лишь с любопытством прислушивался к ощущениям, пытаясь понять, есть ли в делании этого Вэнь Чжулю какая-то хитрость, или его искусство связано со способностью развивать огромную мощь. А если так… в чем секрет? В особенностях каналов этого Вэнь или в принципах медитации? Отчего Владыка бессмертный не может уничтожать ядра? Или может? Мысль оказалась ужасающей до холодка между лопаток.
Дыхание осталось поверхностным, очень ровным. Чужая огненная энергия согревала осколок темного железа, и молодой господин Цзинь не имел представления ощущает ли этот Вэнь чужеродный и мощный металл среди земной ци наследника. 
— Каково это... быть Вэнь Чжулю?
Тень улыбки или вызова залегла в уголках губ. А потом Цзисюань сложил печати, сложил ладони перед грудью обращая их одну к другой, замыкая контур, концентрируясь на внутреннем токе янци, на том как земля питает железо, а железо контролирует огонь и попытался разжать давление чужой воли, снимая осаду Пурпурного дворца. Не торопясь, но не отвлекаясь ни на что больше, плавно наращивая упрямое противостояние.
— Какое это чувство?