Участники:
WEN RUOHAN ◄► JIN ZIXUAN
Место:
Безночный город
Время:
Перевоспитание
Сюжет:
Тщеславие покупает нам столько радостей и стольким горестям
смотрит в лицо с отроческим высокомением!
Если горести не отводят лукавого взгляда.
Парящий Китай :: 浮中华 |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Парящий Китай :: 浮中华 » Старые свитки » The path of perfection
Участники:
WEN RUOHAN ◄► JIN ZIXUAN
Место:
Безночный город
Время:
Перевоспитание
Сюжет:
Тщеславие покупает нам столько радостей и стольким горестям
смотрит в лицо с отроческим высокомением!
Если горести не отводят лукавого взгляда.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Глава Вэнь не любит смешивать. Смешивать теплое с холодным, вино с чаем, а изысканные удовольствия в площадной бранью. Так точно он не торопится смешивать почтивших орден Вэнь представителей иных орденов, не давая им подсказки в том, что именно ожидает их впереди, ведь чего проще на самом деле — попасть в темницы и ожидать худшего, — гораздо интереснее было наблюдать за тем, могут ли лучшие представители молодого поколения ожидать худшего, попав во дворец, полный изысканных в своей простоте вещей. В подземных сводах Знойного дворца свободного от иных игрушек главы Вэнь места было не так много, чтобы даже изображать изыски, тем более, что только крестьянина или неразумного слетка можно обмануть внешней роскошью — житель дворцов никогда не перепутает подземелье с террасой, на которой даже воздух пахнет иначе. Представителей ордена Ланлинь Цзинь можно было считать кем угодно, но по части изысканностей они не были среди новичков и те покои, что нынче были отведены для них (а молодого наследника ордена Цзинь не поселили отдельно, как произошло это с господами из орденов Не и Лань) были ровно теми же, что адепты ордена занимали во время последней Осенней охоты. Разве что обстановка стала ещё чуть дальше от того, каким изнутри был Знойный дворец, выдавая близкое знакомство тех, кто занимался обустройством, с убранством и внутренними покоями ордена Цзинь. Возможно даже чуть более близкое, чем это было бы комфортно для гостей и это вряд ли было случайностью.
Обстановка спокойствия не входит в намерения того, кто обставлял эти комнаты, и легкий аромат угрозы распространяется по ним так же неотвратимо, как запах от курительных трубочек.
Ровно тот же, что прежде, когда между орденами не было открытой вражды.
Есть ли она сейчас?
Все перемешать — залог обучения в ордене Гусу Лань и, как ни печально, этот способ совсем не подходит для того, чтобы чему-нибудь действительно научить, — так думает Владыка бессмертный, устроившись покойно на открытой террасе, ближайшей к покоям, выделенным для ордена Ланлин Цзинь. Обычные три телохранителя за спиною делают композицию почти что домашней — для него. Он совсем не намеревается пока что проводить для пленников, заложников и невольных учеников ордена обзорные экскурсии по собственному дворцу, но приглашение на чай для наследника Цзинь уже передано, а значит эта экскурсия так или иначе состоится.
Всё разделить, — думает глава Вэнь, с усмешкой останавливая взгляд на пришедшем (как полагается благовоспитанному молодому господину, не так ли?) и жестом приглашая того сесть.
После звучных представлений от евнухов, сопровождающих высокого чайного гостя.
После всех полагающихся ему, как главе, старшему и хозяину, поклонов.
И после слов благодарности, что по правилам хорошего тона этот самый наследник должен сказать. Найдёт ли молодой господин Цзинь такие слова?
Всё разделить ради того, чтобы каждый мог стать лучшим из всех, кто только способен чем-то стать.
Главе Вэнь действительно интересно, чему именно найдет возможность порадоваться и за что поблагодарит наследник ордена Цзинь и алые как пламя одежды главы ордена Цишань Вэнь выделяются из бледно-золотистой реальности, словно огонь настоящий, стремящийся пожрать слишком торопливых мотыльков. Главе Вэнь действительно любопытно посмотреть на сына Цзинь Гуаньшаня поближе, без опекающих взглядов главы Цзинь и он неторопливо приглашает того сесть за боковой столик.
А ещё Владыка бессмертный любит хороший чай, поэтому именно он, а не вино, сейчас томится в керамических чайниках, ожидая своей очереди.
Перемешать всё значит потерять действительно драгоценные зерна среди риса и сора, а потому Вэнь Жохань не торопится смотреть на того, кого пригласил на чай из интереса.
— Владыка бессмертный надеется, что дорога адептов ордена Ланлин Цзинь была легка, а выделенные им покои достаточно хороши для того, чтобы провести в них с комфортом какое-то время — он полагает, что именно тем, кто вырос среди прудов и пионов башни Кои нет нужды в аскетичности для того, чтобы не отвлекаться от обучения.
Рыба хороша в воде, птица в небе, а вот в чем, кроме отменной стрельбы из лука, хорош молодой господин ордена Цзинь?
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Все в этом обучении – от приглашения до убранства покоев — оскорбление настолько неприкрытое, насколько тонкое. Такое невозмутимое, что оно почти доставляет наследнику ордена Ланьлин Цзинь эстетическое удовольствие и невыразимое, непонятное грязное удовлетворение. Разве можно было унизить всех их больше? Всех их и каждого лично? Отчего на столике не стоит блюдо персиков? Это было бы излишним? У хозяина Знойного дворца есть вкус и мера в каждом деле? Мальчишка стискивает зубы. В комнатах пахнет дымом. Цзинь Цзысюань готов поклясться, что чувствовал этот полынный запах неотступно все время, что заняла дорога до Безночного города. И чувствует его здесь во дворце так остро, что хочется помять в руках и понюхать тонкий золотистый шелк ширм, вышитых с тем же уникальным изяществом, что в Башне Карпа. Но если сосредоточиться на реальности, то ничем кроме курящихся палочек здесь не пахнет. Запах дыма, въевшийся в стены Знойного дворца, в одежды евнухов, в прозрачный фарфор – это запах выгоревших Облачных глубин, забивающий носоглотку. Это запах гнева и страха, потрясения, которое мальчишка еще не в силах уложить в своем воображении как новую жизненную веху. Горечь чужого пожарища отравляет слюну. Беспомощность норовистого жеребца в золоченом стойле смешит его, чешется сыпучим бешенством где-то под кожей, заставляет мерить шагами роскошь вытканных снежными пионами ковров. Он сейчас не думает о шпионах, срисовавших гармонию его домашнего убранства, это слишком очевидно, после открытой агрессии. Кто-то в Башне Карпа угрожает его семье каждый день. Впрочем, ничего нового. Спросить адептов других кланов об убранстве их жилищ – важно ли?
Здесь, в этой клетке можно остаться навсегда. Так долго, как долго главе Вэнь будет выгодно их кормить. Когда цена жизней перевесит расход на фураж, от них избавятся. Поговорить об том с товарищами по несчастью – важно ли?
Это ли не притча о метле, которую невозможно сломать иначе, как по пруту. Мальчишка стискивает зубы. Рука бессмысленно по ехидной привычке ищет у правого бедра рукоять Суйхуа и хватает воздух. Смешок выходит глухой, задушенный. Новая вспышка ярости за грудиной остается при молодом господине, неизвестная для его спутников. Впрочем, никому из них ненужно лишних демонстраций. Пока в его власти только сохранять спокойствие своих людей. Хотя бы иллюзию достоинства. Необходимость поддерживать иллюзию делает наследника молчаливым. Подтачивает силы. Но он благодарен хозяину дома уже за то, что им не приходится жить в багрянце его цветов. Или они не достойны комнат клана Вэнь? Может, их стоит заслужить? Мысль вызывает беззвучный смешок, больше похожий на оскал. Но приглашение главы клана до скромности ультимативное, смотрит на него рыбьими глазами евнухов, и терраса открывается видом на Безночный город. В какой-то кроткий миг Цзинь Цзысюань мстительно видит его полыхающим. Морем пунцового огня у своих ног. Запах гари все еще мнится ему в воздухе, в паре над чаем, в одежде слуги, разливающим горячую воду. Поклон ломает хребтину. Не его, всего клана. Точно мальчишка кланяется за своего отца, а за ним покорно сгибается вся призрачная вереница горделивых предков. Хорошее воспитание становится унизительной ловушкой. По одному ломаются прутья метлы. Лицо юноши остается безмятежным, точно ожидающий его разговор не выходит за рамки мирной дипломатии. Ведь «Владыка бессмертный» пригласил его с некой целью. Нужно дать ему возможность эту цель озвучить, а себе – осмыслить его истинное намерение.
— Владыка позаботился о своих учениках как можно лучше.
Наследник ордена Ланьлин Цзинь покорно ждет окончания славословия. Пить ему не хочется.
— Кого в Башне Карпа нам следует благодарить за столь изысканное гостеприимство Владыки?
Вопрос простодушный, как последнее желание приговоренного. Но Цзинь Цзысюаню нравится вглядываться в багрянец в глазах господина Вэнь. В нем все еще полыхает Безночный город, но теперь в отражении.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Вэнь Жохань смотрит внимательно — он не считает поклон унижением, как не считает унижением справедливость, милосердие или жестокость, но за тем, как этот поклон ему подают смотрит внимательно.
— Учениках ордена Вэнь.
Нет-нет, он не намеревается связывать себя такими обязательствами ни в устных разговорах, ни в упоминаниях мельком: ученики ордена Цишань Вэнь не его ученики. Его ученики не всегда непременно принадлежат к ордену Цишань Вэнь и менее всего к тем, кто считается учениками ордена. Важное различие, которое он сейчас не находит нужным пояснять и прояснять до конца — всё же они, вероятнее всего, не коснутся этой темы больше чем вскользь, так зачем же заранее расставлять акценты в той картине, что и не будет дописана?
Потребуй он этих наследников и адептов в ученики себе — ропота было бы больше, а смысла — того самого, коварного, унизительного, лишающего свободы воли и права совершать поступки по своему выбору — больше. Связать молодое поколение новыми обязанностями учеников, купив тем самым безопасность и уважение для своего ордена, как это много лет делает орден ГуСу Лань, и полностью обезопасить себя от возможных выступлений несогласных. Глава Вэнь позволяет себе миг улыбки и в ней можно прочесть всё от ритуала Поклонения Учителю в той форме, в которой он мог бы происходить в ордене Солнца, до яркого удовольствия от того, что тогда, о тогда смотреть на муки выбора этих учеников между обязанностью перед Учителем Лань и обязанностью перед Учителем Вэнь было бы увлекательно...
Особенно теперь, когда между двумя великими орденами призрачно маячит дым от сожженных Облачных Глубин.
Слишком просто. И незачем. Пустая трата времени. Его времени...
Промелькнувшее было выражение лица сменяется, словно примерещившись, совершенно нейтральным — такая игра интересна, но не принесет результата, пусть даже ему, главе ордена Вэнь, и было бы любопытно посмотреть на лицо Наставника ордена Лань, вздумай он нынче рассказать ему об этом восхитительном, но таком абстрактном плане. Даже жаль, что следующим главой ордена Лань будет не он.
— Орден Цишань Вэнь способен позаботиться об учениках из других кланов и орденов и без непосредственного внимания Владыки бессмертного.
Кормить, поить, одевать, предоставлять жильё и делать это без платы и на неопределенный срок, — элемент лёгкого позёрства и демонстрации мощи вовсе не военной — экономической. Богатство ордена Вэнь позволяет "учить" куда больше адептов, чем любому другому из орденов. И демонстрировать это так же откровенно — для тех, кто умеет видеть и знает, на что смотреть. Вэнь Жохань почти уверен в том, что наследник Цзинь Гуаньшаня смотреть умеет, а оттого довольно жмурится, не лишая себя возможности показать, что последний вопрос ему нравится, — в пламени глаз главы Вэнь случается полыхать не только родному городу, но сейчас — сейчас там горит совершенно юношеское недоумение. Почти настоящее.
— Наследник ордена Цзинь может поблагодарить своего отца, не раз принимавшего Владыку бессмертного в Башне Карпа...
Для того, чтобы взять чашку с чаем, Владыка придерживает рукав, и этой паузы, естественной, но уместной, ему хватает на то, чтобы полностью изменить интонацию и тему беседы, словно некая метла его вовсе не заботит:
— И передать ему благодарность Владыки бессмертного за щедрые дары в знак дружбы между нашими орденами. После таких залогов главе Вэнь было бы грустно, если бы наследник ордена Цзинь чувствовал себя неуютно... в гостях.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Уклончивость ответа не доставляет наследнику ордена Цзинь ни удовольствия, ни облегчения. Искры пионов на снегу ни для кого не секрет, но едва ли отец провел Владыке Бессмертному экскурсию по покоям сына – стоит ли мальчишка этого любопытства ? – что бы мастера ордена Вэнь могли повторить убранство комнат с такой издевательской точностью. Впрочем, пожелай хозяин Безночного город вступать в конфликты, он бы начал с другого... В Башне Карпа нет единого мнения, полагать ли пожар в Облачных глубинах началом военной экспансии или мелкой мстительной межд усобицей между кланами. Омут, в конце концов, Вэни тоже в свое время пригнали на земли Гусу. Возможно, все это бесконечная, но личная перепалка между льдом и пламенем. Даже сбор учеников можно считать актом примирения. Даже конфискованные мечи – залогом мира между вспыльчивыми и горделивым юношами. Но Цзинь Цзысюань недоверчив по своей природе и все, что неясно ему до конца предпочитает считать потенциально опасным. А отца – годы взросления неумолимы к нашим суждениям – человеком легкомысленным и — трусоватым? — слишком гибким в делах. То ли дело глава клана Не. Отцов тем не менее не выбирают, и нужно взять от своего то, что составляет его несомненные добродетели – неспешность и дипломатичную позу. Цзысюань кивает.
— В таком случае мастера клана Вэнь доставили ученикам клана Цзинь – удовольствие, восстановив наши покои с особенной точностью.
Поклон почтителен и исполнен скромности.
Адепты ордена Ланлин Цзинь не превращаются в адептов Гусу или Вэнь от того, что месяц едят их рис. Рис – слишком малая цена за преданность. Даже если это первая горсть риса, алчно пережёванная тобой за месяц. Пока Вэнь Жохань не требует личного послушания, не требует клятв, не берет и не возлагает обязательств, все они – солдаты свободной воли. Мальчишке становится интересно, любопытно – не без нотки чванливой ревности – каждого ли выдающегося ученика Владыка приглашает выпить чаю, с каждым ли ведет разговоры и — что именно он говорит? Будет ли он вкладывать в каждую голову одно и то же знание, одну и ту же картину мира или для каждого одаренного мальчишки у него есть своя игрушка? Кому свистулька, а кому барабан на ручке. Но Цзысюань учится быть терпеливым.
— Благодарность будет предана.
Сейчас сидящий перед парящими чашками Цзинь Цзисюань чувствует себя щедрым даром, переданным в знак дружбы между великими орденами. Его это злит. Злит ровно настолько, насколько накладывает на него обязательства мудрости поступков и стойкости духа.
Но что же дальше?
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Чашка возвращается на место. Рукав прикрывает собою колено. Взгляд главы Вэнь устремляется туда, где не видно ни солнца, ни города, ни сидящего перед ним сына своего отца.
— Должно быть сложно быть единственным наследником своего рода... Владыке бессмертному кажется, что это положение тем тяжелее, чем больше ответственности лежит на наследнике перед его орденом.
Это сказано без издёвки, практически с сочувствием к тому нелёгкому положению, в котором находится (не без усилий обоих присутствующих заклинателей, и сложно, пожалуй, оценить точно, чей вклад в это положение весомее) единственный сын главы Цзинь. Единственный сын — нонсенс для огненного клана, который стоил, в свое время, немало ци, усилий и времени лично Вэнь Жоханю, и который как-то решался предыдущими поколениями славных предков, — семьи в ордене Вэнь традиционно были немалыми, и первые из семей не могли быть меньше последних.
Об этом, а не о том, какие именно знания следует вложить именно в эту голову, думает глава Вэнь.
И уж точно он не думает о том, как именно будет расценено молодым заклинателем то, что слуга, повинуясь жесту приказа, укладывает перед молодым господином ордена Цзинь, чуть левее стола, тот самый "отобранный" меч, аккуратно завернутый в серебристо-белый шелк. Как оскорбление? Как аванс? Как само собою разумеющееся — так, кажется, думает о случившемся сам глава Вэнь, не ожидая никакой особой реакции на произошедшее и уж тем более не демонстрируя своего меча.
Вместо этого он переводит взгляд на того, кто обещал передать его благодарность, разглядывает спокойно, словно именно для того и позвал его выпить чаю. Только посмотреть и оценить породу, норов и еще что-то, смутно уловимое, но явно присутствующее.
Вместо этого он едва заметно склоняет голову набок, словно прислушиваясь к чему-то недоступному для обычных ушей и невидимому для чужих глаз.
Вместо этого он плотнее прячет себя, не давая вырваться теплу внутреннего огня за пределы если не тела, то хотя бы пламенных ярких одежд, и воздух вокруг будто бы (кажется, не иначе) становится прохладнее.
Вместо этого он спрашивает и, задав вопрос, уже смотрит в упор, требовательнее, чем иной наставник во время урока:
— Как думает первый молодой господин ордена Ланьлин Цзинь, почему уже много поколений никто из ордена Вэнь не приезжал на обучение в великий орден ГуСу Лань?
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
— Не то положение, которое нуждается в сожалении, Владыка, — взгляд мальчишки обладает изумительной стойкостью и кротостью одновременно. И пока Цзинь Цзисюань решает, слышит ли он угрозу в словах собеседника — а он ее, конечно, слышит иначе зачем, вообще, поднимать вопрос ограниченности возможностей? – ресницы его опускаются плавно, обозначая почтительно согласие. – Это огромная честь.
Подношение остается лежать по правую руку. Хвататься меч за столом и ласкать его — недостойно. Пружинное напряжение ощущается лишь в разлете плеч. У наследника Ланьлин Цзинь остается много вопросов, но если их не озвучивать, хозяин Безночного города озвучит правила сам. Удивительное дело, но молчание вынуждает людей говорить больше и громче, точно они могут разбудить молчащего. Обучение в Облачных глубинах не прошло для юноши бесследно, тем не менее чужие привычки входят в обременительный диссонанс с его собственной жадной манерой жить. Узкая ладонь согревает ножны, впитывая приветвенную вибрацию клинка. Взгляд теплеет настолько, что холод окружающий Вэнь Жоханя остается незамеченным.
— Знание и сила артефактов ордена Вэнь превосходят знания и силу артефактов ордена Гусу.
Это азбучная истина. Повторять ее нет нужды. Даже если глава Вэнь желает ее услышать. Но труда это не стоит. Впрочем, есть толк и в том, чтобы твои дети испытали прелести и тяготы обучения в других кланах, обмен опытом никогда не бывает лишним. Обмен опытом позволяет увидеть людей изнутри, заглянуть к ним в голову и понять, как именно и почему они будут поступать. Как работают их артефакты, и когда не работают. Как выглядит их земля, их народ и их библиотеки. Трудно быть единственным наследником, это заставляет тебя быстрее взрослеть. Впрочем, юноша далек от иллюзий. Случись ему погибнуть, отец признает следующего подходящего сына. Возможно, он не будет так тонко обучен и так настойчиво тренирован, так выточен и так огранен, но без наследника клан не останется. Пока жив его глава. Да и после этого.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
— И тот, кто сожалеет, и тот, кто не сожалеет, не имеет опыта, чтобы сравнить.
Второй господин Вэнь сейчас внимателен, и подмечает всё — эти ресницы, эти плечи, движение ладони, сдержанность — снаружи, нетерпение — внутри. Это до забавного контрастирует с тем, что глава Вэнь уже видел — в других комнатах, при других словах, от другого наследника, но тоже от ученика ордена Лань. Это до забавного далеко от того, что считается в Облачных Глубинах за добродетели, не так ли?
А вот проговаривание азбучных истин, хором, по пять раз в день, а потом с переписыванием и скандированием по слогам, — это вот у достопочтенных адептов ордена Лань за добродетель и прилежание вполне считается. Сразу видно.
— И много ли артефактов ордена ГуСу Лань удалось познать или хотя бы увидеть приглашенным для обучения адептам? Разве больше, чем хранится их в Башне Кои?
Это уже — почти улыбка. Почти что приглашение улыбнуться в ответ. Почти что заговор, и нет, глава Вэнь не стремится избежать лишнего упоминания о сожженном ордене, да и не тяготится произошедшим абсолютно. Как явно не испытывает на этот счет и любых иных эмоций — чему должно было сгореть, то сгорело, стоит ли о том? Вспоминать.
— Но если бы сила ордена Цишань Вэнь была меньше, а артефакты ордена Вэнь были бы слабее, — даже тогда адепты этого ордена не обучались бы в великом ордене ГуСу Лань, вместе с другими молодыми господами своего поколения. В ордене Цишань Вэнь нет места равенству, тем более равенству ложному — как и пагубной иллюзии того, что в мире или в ордене существуют незыблемые правила. Возможно это потому, что основатель ордена Вэнь не был монахом и больше знал о жизни за пределами крепких стен и расписных ширм. А возможно потому, что некоторые знания ордена Вэнь выходят за рамки того, что рассказывают адептам в ордене Лань.
Гнев, здесь и сейчас было бы более чем приемлемое время и место для гнева, если бы Владыка бессмертный был склонен к нему хоть на волос. Сейчас же в голосе не гнев — почти что укоризна того, кто разочарован в ответе, но все еще надеется на то, что разочарование пройдёт, оставив место чему-то иному. Он не торопится подсказывать, разумно ощущая эти подсказки совершенно лишними. И не торопится предлагать или выспрашивать, — у того, кто решил молчать бессмысленно клещами выдирать какие-то откровения.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
— Много ли артефактов следует демонстрировать адептам нашего уровня?
Осуждать артефакты Башни Крапа он не станет.
— Всякое знание должно быть подано тому, кто готов его усвоить.
Ясный взглдя Цзисюаня становится ласковым. Таким ласковым, что понятно: долгую велиречивость собеседника он терпит с выносит почтительностью. Время идет медленно, время тянется патокой, меч нежно вибрирует, согревая кончики пальцев. Бурливое нетерпние в юноше копится за плотиной достойного воспитания, вырождается в гнев, а гнев в скуку, скука мячит во взгляде лаской, пока он силой воли не останавливает этот процесс, становясь на миг фарфоровыми истуканом. Лицо замирает маской эстетического совершенства. Достаточно кивнуть, чтобы хозяин Безночного города продолжил говорить. Ему нужен собеседник, ему нужен слушатель. Тот, кто будет внимать. Мальчшка весь внимание. По сути абсолютно неважно, отчего каждый орден считает себя лучше других. Гусу это тоже касается не меньше, а может, и больше остальных. Важно, что ты можешь купить на это знание.
Слушатель бережно и почтительно перекладывает меч к себе на колени и обнажает часть клинка. Под пальцами в ложбинке ковостока рождается золотистое свечение.
— Вы вернули мне меч, Владыка, — взгляд его возвращается в темными глазам напротив. В нем все еще отражается этот золотисный отсвет.
— Почему?
Кажется, причины интересуют главу ордена Вэнь больше, чем цели. Во всяком случае с них он начал.
— И зачем?
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Он не говорит в ответ ничего, ни того, что равенства в готовности впитывать знания не бывает, ни того, что если не заставлять юные умы переваривать то, что они еще не го овы усвоить, никакого обучения не будет — одно лишь топтание на месте.
А ещё он мгновенно ощущает себя неимоверно старым, потому что — он знает этот тускнеющий взор и это внутреннее "моргание", его давно уже не слушают. Ощущение поражает главу Вэнь определенной долей новизны — молодое поколение могло бояться его или ненавидеть, прислушиваться к его словам или демонстративно действовать наперекор, петушиться, хорохориться, ныть или лебезить, но ещё никогда собеседнику не было с ним столь откровенно скучно.
Это было ново. И забавно. И, пожалуй, до определенной степени увлекательно, — глава Вэнь прислушался к себе и чуть заметно кивнул. Нет, просто отстраненный слушатель ему не нужен, и пламя, вспыхнувшее было неистовым жаром, подергивается серостью пепла.
Неинтересно разговаривать отгадками, настало время для других жанров.
— Хочу посмотреть, выйдет этот заклинатель отсюда с мечом, поставив свой орден и своих подчиненных в неудобное положение, или сам вернет его мне на время обучения, чтобы сохранить хотя бы внешнее единство с теми, кто обучался вместе с ним в Облачных Глубинах.
Время чая и пристальных взглядов миновало, как и время подсказок и пространных речей, сейчас ничего не осталось в этом замкнутом наблюдателе от ценителя фарфоровых совершенств, любящего порассуждать о причинах и целях.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
— Знания всякого ордена выходят за рамки того, что рассказывают на общем обучении для юных адептов, — глаза фарфоровой куклы на миг обретают фиалковый отсвет. Это солнце касается темной сетчатки, когда легкий поклон обозначает почтительность, призванную сгладить возможную грубость слов. – И в каждом ордене есть ученики более одаренные в отдельных видах искусств. Лишь единицы хороши сразу во всех шести. Путь совершенствования потому долг и часто тернист, что каждый проходит его в свое время и по свои силам.
Внимательный взгляд с сыновьей покорностью обходит резкие и пугающие черты Владыки Вэнь.
— А потому, я полагаю, суть общего обучения лишь в том, чтобы познакомить младшее поколение заклинателей и научить их сражаться бок о бок, обменяться знанием настолько, насколько может быть полезно для встречи с общим врагом, чтобы молодые побеги кланов не растерялись, когда придет время подставить плечо друг другу. Оно же служит укреплению мира между нашими орденами и заключению союзов. И лишь если кто-то покажет особенный талант в непривычном для него искусстве, он сможет продолжить обучение в чужом клане, познавая тонкости чужого мастерства. Но лишь с благословения главы того клана, который вырастил и воспитал его. Прав ли я, Владыка Бессмертный?
Апельсиновой свет под пальцами юноши согласно вибрирует в тон его слова.
— Полагаю, когда Владыка велел лишить нас привычного оружия, он лишь хотел преподать нам урок не полагаться на него, а потому я готов принять это научение.
Ножны мягко схлопываются, проглатывая магический отсвет.
— Если Владыка не желает научить меня чему-то еще или не желает моего участия в чем-то ином, для чего этот меч потребуется мне сегодня. Но после я так же оставлю его здесь.
Единство их не только внешнее. Пусть люди клана Вэнь остались при оружии, но и в Облачных глубинах никто не заставлял гостей носить лобные ленты. Для хозяев всегда есть особые правила, но кто знает, возможно, адепты солнечного клана тоже поводят какое-то вемя, тренеруясь не полагаться на зачарованную сталь? Столько допущений, что в них легко потерять намеки и недомолвки, но юноша внимателен. Однако внимательность свою он не склонен афишировать.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
— Похоже, и мне придется вас кое-чему поучить, — задумчиво протянул Хирон.
— Чему? — в один голос спросили братья. — У нас копыт нет; мы так, как ты, драться не сможем.
Прав ли этот мальчишка? На вкус владыки Вэнь — нет. Не много ценности в тех побегах, что нужно сперва растить и учить вместе, чтобы научить подставлять плечо, В ордене Вэнь этому учат быстро, жёстко и намного раньше, не обращая внимания на юный возраст детей. В ордене Вэнь нет вычурной роскоши, журчащей воды. цветущих лотосов, зато огня немало, а огонь не спросит, где там то самое надёжное плечо. Суровые условия — отточенные навыки. Да и во внутреннем ожидании этого плеча полезного немного, — так думает глава ордена Вэнь, и оттого не посылает своих детей и адептов на обучение в иные ордена, менее всего в орден ГуСу Лань. Стоит ли об этом говорить снова? — Владыка бессмертный уверен, что нет и вместо повторения урока, как это, возможно, принято там, где за обучение отвечает наставник, просто смотрит на движения пальцев, а может и души.
Хотя души — вряд ли.
— Когда Владыка бессмертный лишил вас оружия, он преследовал свои цели. Не все они связаны с научением. Не всякого, — как резонно заметил наследник ордена Ланьлин Цзинь, стоит учить. Ещё меньших адептов стоит учить самолично. И ни для чего из этого не понадобится меч.
Да, люди из клана Вэнь оставались при оружии, но мало кто, кроме совсем уж мальчишек да простых солдат носит его открыто, зато скрытно — многие. А иногда и не просто скрытно, — иногда отравленные злые клинки, совсем иные, чем благородные цзяны, а иногда... Об этом, впрочем, благородному адепту ордена Цзинь знать, наверное, неоткуда — вряд ли батюшка рассказывал ему на ночь, что оружие скрытое куда опаснее оружия явного — оттого и процветают внутри ордена совсем особые правила, которые, однако же, кроме как на общей охоте и увидеть негде.
Разобщение. Непонимание. Неправильный и разрушающий страх.
Он упускает это поколение, как раньше упустил собственного сына, не сказав вовремя тех самых нужных и важных слов.
А может быть просто сказав не те и выбрав неправильно между сыном и наследником.
Здесь, — спокойный и тяжелый взгляд главы Вэнь это только подчеркивает, — здесь такого выбора не будет.
— Как не понадобится ни кисть, ни флейта. Только сам Цзинь Цзысюань, если тот, конечно, решится последовать за Владыкой бессмертным.
Чай ему больше не интересен и оставлен остывать, когда Вэнь Жохань поднимается. Сверху видно и его гостя и оружие, все еще находящееся у того в руках, и чашку, к которой так и не притронулись — всё видно, кроме павших на колени слуг, к которым Владыка не испытывает ни малейшего интереса и на которых не глядит вовсе, предпочитая не замечать их так же, как не замечает выступивших издали фигур сегодняшней четвёрки телохранителей. Слишком далеко, чтобы действительно защищать. Слишком близко, чтобы не чувствоваться.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
На вкус наследника Цзинь совершенно неважно, прав кто-то или не прав. Каждый жаждет получить ответы сообразно своей картине мира. Тебе достаточно ее понимать, а свою держать в уме. Лишние споры лишь отдаляют тебя от цели. Каковы же цели Цзинь Цзысюаня? Зачем он явился в Безночный город? Не желая спорить с отцом? Желая испытать это бодрящее «бок о бок» с другими мальчишками? Взглянуть на владения разрушителей Гусу поближе? Не так уж часто приходится ступать на земли клана Вэнь. Не так уж часто открывают перед тобой ворота Безночного города. Откроют ли их снова, чтобы выпустить наследников обратно к их семья? Тут у юноши много вопросов. Считать ли разрушение Облачных глубин мелкой междуусобицей или началом общей распри. Имеет ли глава Вэнь оружие, способное противостоять общему гневу кланов, если – по какой-то причине – каждый из ни лишится наследников? Эта идея или слишком абсурдна, или слишком очевидна, или лежит на поверхности неизвестного где-то в центре между тем и другим. Интересно ли сыну Цзинь Гуаншаня выяснить правду или оказаться на стороне победивших, когда отец в очередной раз попытается увильнуть от открытой борьбы, уже навалившейся кровь и гарью на ворота его дворца, заставляя их жалобно поскрипывать? Если рано приучать мальчиков к ответственности за их клан, они могут делать опасные выводы из своего научения.
— Владыка Бессмертный считает скромного сына ордена Ланьлин Цзинь достойным особенного внимания? — взгляд вскидывает к лицу Главы искристым, прячет тревогу за лишним задором, а потому слова мальчишки отдают удивлениме даже сквозь очевидную почтительность. Не отказываться, не опасаться, не раздумывать над этим заявлением не имеет смысла. Какими бы ни были цели хозяина дома, они останутся его тайной. Или он добьется их другим путем. А значит повиноваться — возможность узнать о них первым. Отложив меч на край стола, юноша поднимается вслед за главой Вэнь и, обозначив поклоном свое почтение высокой оценке, выжидающе смотрит, готовый следовать за ним, куда бы тот ни приказал двигаться.
— Это честь для меня, глава.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
На взгляд главы Вэнь внутренняя правота важна и является мощнейшим оружием в умелых руках.... Просто не сейчас. Возможно не в этих руках.
— Глава ордена Цишань Вэнь считает, что скромность этого сына своего отца преувеличена.
А слова избыточно театральны. Впрочем, это юность, это пройдёт.
Он не говорит ничего такого, что могло бы быть угрожающим больше, чем его, главы Вэнь, молчание, и точно не поднимал пока тем, над которыми следовало бы раздумывать, — всё это покамест не более, чем проверка домашних заданий, — определение того, как хорошо и в чем этого ученика наставляли до него. Он, однако, на удивление не сомневается в том, как именно наставляли, оттого не удивляется ни почтительности, почти издевательски похожей на сыновью, ни подчеркнутому вниманию к словам, ни отстраненности. То качество, каким этот молодой господин Цзинь мог удивить его, уже промелькнуло, и сделать вид, будто он его не увидел, Вэнь Жохань не хотел.
— Владыка бессмертный верит, что в отличии от многих, молодой господин Цзинь сможет оценить то, что ему покажут — ведь говорят, что у ордена Цишань Вэнь больше артефактов и прекрасных вещиц иного толка, чем у остальных орденов.
Пожалуй. Там, где молодой господин Не стремится к беседкам, а второй молодой господин Лань — к книгам, там забавнее будет предложить молодому господину Цзинь иную нишу, и Владыка бессмертный разворачивается, не обращая более внимания на то, последует ли гость за ним, или усомнится. Место, чтобы следовать рядом, отставая едва ли на полшага, или следом, как положено было бы не гостю, а ученику или подчиненному, для Цзинь Цзысюаня оставлено, а займет ли он его...
— Этот дворец вырезан в скале, — Вэнь Жохань не боится показаться смешным, разговаривая словно бы сам с собою, повторяя то, что в ордене Вэнь известно каждому, но за пределами ордена Солнца — немногим. Камни послушно ложатся ему под ноги, сперва уводя прочь с террас садов под крышу, а потом и вовсе в глубину не то здания, не то камня: стены из каменных блоков сменяют здесь бумагу, дерево и бамбук, а спустя некоторое количество ступеней вниз сами блоки сменяются сплошной, кажется, каменной стенкой. Здесь, внизу, ему словно бы легче дышать, и ощущение от его присутствия впервые выходит за границы тела главы Вэнь, доступное всякому, кто вообще способен чувствовать потоки ци.
Здесь, внизу, нету иного источника тепла, но воздух вокруг Владыки бессмертного остается теплым. В последнюю дверь наученные горьким опытом сопровождающие не делают и шага, но дверь для молодого господина Цзинь остается открытой.
— Старой, как окружающие ее холмы, и горячей, как раскаленный солнцем песок. Скала спасает и от жара и от холода, скала скрадывает крики и смягчает звуки, однако скала не всегда хороша для того, чтобы хранить вещи хрупкие. Поэтому людям лучше не попадать в наши скалы одним.
Вряд ли, думает глава Вэнь, пропуская своего гостя в комнатку, полную запахом и духом камня, — вряд ли этому молодому господину придётся остаться здесь, однако... Осколок, пропитанный темной ци, покоится в воздухе над исходящей пламенем трещиной, притягивая взгляды и эмоции едва ли не видимыми потоками и контур, призванный сдерживать его влияние, справляется не до конца, то вспыхивая ярче багровым, то затухая.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Сложно сидеть неподвижно, если мысли твои ничем не заняты, не пребывая в медитации. Усилие, которое требуется юноше, чтобы остановить поток мыслей и не запутаться в силках догадок утомительнее мечного боя. Но он сидит тихо, как подобает, и деликатен, как надлежит. Шум мыслей изгнан роем дикий ос куда-то в затылок, за грань рассудка. И теперь, когда разум чист, он только гладь воды, в которой Владыка Бессмертный может видеть свое отражение. Или отражение всего, что ему хочется видеть. Цзинь Цзысюань не мешает ему смотреть. Больше от юноши и требуется, когда беседы со старшими переходят в плоскость неподконтрольного. Старик приложил усилие, чтобы пригласит его сюда. Едва ли он прикладывает хоть толику усилий, не ожидая награды, многократно превосходящей. Нужно дать ему шанс ее получить.
Движение отзывается облегчением и в теле, и в мыслях. Зудящий рой, рассыпается, тишиной, когда стопы попирают скалу, в которой вырезан дворец. Являющуюся дворцом. Резиденция каждого ордена, сообразна сути его учений. Одно является следствием второго или наоборот? Вот новая загадка, над которой можно биться, если желаешь освободить свой ум от вопросов более сложных и пут более темных.
Наследник выбирает свой путь бок о бок с хозяином дома. Пока ему не преподали урок, спешить отставать не стоит. Его почтительность маячит на грани вызова, но не переступает ее. Точно всем собой он вопрошает: велико ли терпение главы Вэнь и нравится ли ему эта учтивая игра. Просторы гедонизма – вечная тема Дворца кои. Грань человеческого порока, лежащая там, где начинается его достоинство.
Философское замечание о свойствах скалы таит угрозу? Это предупреждение слишком запоздалое, чтобы его послушаться и слишком бархатное, чтобы испугаться. Есть ли хоть что-то в этих землях, чего не стоило бы опасаться. По крайне мере, подумать дважды. Но раз уж любопытное честолюбие завело наследника Ланьлин Цзинь в глубины скальной породы, то остается лишь держаться прохлады, когда тепло окутывает владыку Вэнь. Инстинктивное желание придвинуться ближе сегодня слишком опасно.
— Мне посчатливилось оказаться здесь в обществе главы ордена, — это вежливый кивок: слова услышаны и истолкованы верно. Потоки энергии струятся в тесноте каменного покоя. Мощь скалы ложится на плечи, и давит. Или это лишь иллюзия, созданная из слов и недомолвок, страхов и лишних верований? Будь у этого потолка был хоть шанс рухнуть, хозяин дома поостерегся бы открывать эту дверь.
— Этот предмет покраснее девиц… любого толка, — улыбка невольно согревает губы мальчишки, но его взгляд жадно устремлён к мерцающим контурам загадочно осколка. Воздух вокруг артефакта пропитан могуществом. Оно заразительно и делает чувства грязными. Но такими они нравятся юному заклинателю больше. Точно обретают плотность и вкус.
— Что это, достопочтимый глава Вэнь? Часть…?
Чего?
Он не желает томиться в догадках, напротив интерес борется с осторожностью, но жаждет коснуться изумительной вещь, почувствовать ее вес и тепло в ладони.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Таким образом, любая деятельность, которая противоречит дао, и становится причиной народных несчастий, а значит, главным правилом повседневности должно стать недеяние — «увэй».
Получить?
Некоторая проблема Великого ордена Цишань Вэнь, проблема, о которой глава ордена знал и которую стремился решить так или иначе, заключалась в том, что именно получить он ничего не хотел. Ни от наследника ордена Цзинь, ни от его отца, ни от всего ордена, ни от любого из его адептов. Примерно так же обстояло дело с другими орденами и это было неправильно, вредило прежде всего им, но и ордену Солнца тоже, ведь если ты ничего не хочешь и никак желаний своих не демонстрируешь, их невозможно уловить, невозможно воплотить, а значит невозможно и получить одобрение. Все это почти неизбежно приводило к тому, что окружающие такого рода желания начинали придумывать и, Создатель, Владыке бессмертному пришлось изрядно и неприятно удивиться, узнав, чего именно он, по мнению окружающих, в глубине души желал.
Власть над всей Поднебесной и свержение Императора были вариантами идиотическими, но далеко не худшими.
Понять, что желания (тем более такие незамысловатые) теряются где-то на первой четверти пройденного им духовного пути могли единицы. И, как назло, именно эти единицы были от него преступно далеко. Объяснять, что желать вот этого — значит прочно повредиться рассудком Вэнь Жохань находил ниже своего достоинства. Но проблему по-своему решал, отчасти неспешно перекладывая её на плечи Наследника. Достаточно неспешно, чтобы ни у кого не возникло ни малейших подозрений в том, что Владыка бессмертный слишком стар или недостаточно силён, но не настолько тайно, чтобы те, кто доносит за деньги, да и те, кто просто умеют смотреть и видеть, не заметили бы вполне очевидного — вскоре власть в ордене Вэнь будет принадлежать молодым, хотят они того или нет. Это не тайна. Тайна была в ином и тайну своего у-вэй, глава Вэнь берег куда тщательнее, хмуря брови, отдавая приказы, принимая решения и гневаясь, либо улыбаясь. Сейчас настала череда улыбок — дань тому, что рядом присутствует молодая кровь.
— Эта часть могущественного артефакта с легкостью лишит молодого господина Цзинь руки, а может и куска души, если только тот поддастся очарованию темной ци. Но ведь тот не поддастся? Долгое обучение в ордене ГуСу Лань и статус наследника ордена Ланьлин Цзинь вряд ли позволят ему так просто поддаться опасным и завораживающим чарам пагубного предмета — ведь считается, что предметы с темной ци разрушают душу и... мало ли, может быть так оно и есть?
Он смотрит, смотрит на юношу открыто, спокойно и в чем-то так же пристально как тот смотрит на парящий в воздухе кусок, наделенный тёмным могуществом.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Алое кровяное сияние поджигает края артефакта, искрится на сломах и в сумеречном воздухе отливает багрянцем. Хочется коснуться артефакту рукой, огладить пальцами тонкий неровные край, манящий непредсказуемый. Он увлекает и гипнотизирует взгляд наследника ордена Цзинь. Зовет, говорит с ним языком алчного любопытства. Стоит протянуть руку. Предполагает ли глава Вэнь, показывая юноше осколок артефакта, что тот действительно подвергнет себя такой опасности?
— Вы острожны, как велит вам мудрость, глава Вэнь, но не мудрость ли делает нас усталыми и отстраняет от жизненной энергии? Или усталость — мудрыми? Как это произошло в вами, Владыка бессмертный?
В темных глазах Цзинь Цзысюаня рождается озорство. Едва ли хозяин Безночного города станет подвергать его риску, который потом может вызвать много вопросов. А потому любая ответственность, несмертельная, ляжет на собственные плечи юноши.
Мягким движением он вынимает из воздуха мерцающий артефакт, оглаживает неровный зазубренный край подушечкой большого пальца. Тот нежно печет и вибрирует в ладони.
— Разве не для того, вы привели меня сюда, Владыка бессмертный, чтобы оставить мне шанс на искажение ци?
По лицу его непонятно, подтрунивает мальчишка неуважительно, обвиняет или нашел что-то большее в явившейся ему возможности.
— Что такое душа? – он разворачивается и направляется прочь из каменной клетки. Осколок артефакта все еще лежит на ладони Цзинь Цзысюаня. – Я хочу увидеть его в лучах закатного багрянца. Рука, как видно осталась при мне, так что же я потеряю? И – главное – что я обрету?
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Вот и всё, мои живые, дальше с мёртвыми пойду я )))
Вот и вся цена образованию, полученному в ордене Гусу Лань, бесконечным повторам и правилам. Разумеется, глава Вэнь предполагает такой исход, поэтому привёл именно этого адепта ордена Цзинь именно сюда, а не...в иные помещения, к иным вещицам, касание которых и впрямь завершилось бы дурно. Знает ли Вэнь Жохань, как тянет к себе этот обломок? О да, знает. Знает по себе, но всё ещё предпочитает "трогать" такого рода вещицы чужими руками, сам оставаясь вне ухабин и рытвин Тёмного пути хотя бы формально.
В ответ на мальчишескую дерзость он... улыбается.
— Если мудрость лишает жизненной энергии, это не мудрость, это неспособность с нею справиться. Слабость, гнездящаяся словно червь среди корней, подтачивает течение ци, и убивает даже самое могучее древо.
Слова не торопятся рождаться, глава Вэнь не торопится вмешиваться — ему скорее интересно то, с чем расстанется этот юнец ради того, чтобы ощущать в ладони тепло иных сил, ради того, чтобы столкнуться с прежде неизведанным, к которому его, как видно, не подпускали раньше. Недальновидно. Сможет ли он ... оторваться? Владыка бессмертный смотрит, пристально смотрит на этого мальчишку, готовый заметить малейшие перемены и, разумеется, выражение этого лица, когда Цзинь Цзысюань поймет — с артефактом или нет, пределов клетки ему просто так не преступить — солнце, багровыми отсветами ласкающее мир вокруг, еще заглянет сюда, но не надолго, а вот красноватые линии барьера по стенам, ожившие от того, что кусок потревожили, не скоро затухнут совсем.
— Разве в ордене Лань не говорили, что Тёмный путь только берёт, не давая взамен. Может ли быть так, что наследник ордена Цзинь не приобретет ничего из того, чего он бы желал? Может ли быть так, что тот уже потерял свою руку, а может и что-то иное, но еще об этом не знает?
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Ровно как глава Вэнь предполагал интерес своего гостя к артефакту, тот полагался на его прозорливость в смысле безопасности этого контакта. Впрочем, ничто не помешало бы после сообщить родителям мальчика, что тот решил выкрасть драгоценную вещицу, и был ею наказан. Способен ли глава Вэнь на такую подлость? В этом его юный гость не сомневался. Но желает ли он смерти юноши таким долгим и неловким способ, когда один удар меча решит вопрос стремительно? Едва ли. А потому Цзисюань с наслаждением любовался бегом алых всполохов по рубленному краю артефакта в лучах заходящего над городом солнца. Они манили, играли и точно говорили с ним. Даже присутствие главы Вэнь, с затаенным азартом сверлящего взглядом его лопатки, не могла отвлечь или огорчить молодого хозяина Башни карпов. Нет, старик привел его сюда не для того, чтобы убить.
— Что знают в ордене Лань о Темном пути? – мягкая ирония сквозила в контуре губ яснее, чем в звуках голоса. Обернувшись, он внимательно смотрел на хозяина дворца, стен, заходящихся алыми тенями, и темного, очерченного багряным контуром артефакта. Над этим рваным контуром взгляд Цзысюаня подсвечивал рубиновыми гранями, отраженными в непроглядно-черных глазах или проступившими со дна радужки, точно лотос, поднявшийся к поверхности воды, чтобы увидеть луну.
— Я не слышал ни об одном адепте Темного пути из ордена Лань, — он приблизился, мягко и беззвучно ступая по монолиту каменной плиты. – Все, чему учит орден Лань – лишь идеи, выведенные путем рассуждения, а потому они могут быть предельно ошибочны, а внутренняя суть пути не имеет ничего общего с привычным течением пути Светлого... Кто может сказать наверняка, насколько изуродован путь энергии, кроме того, кто держал ее в руках, плел ее, направлял ее и пропусти сквозь себя?
Теперь они стоят друг против друга, между ними едва хватает воздуха, чтобы дышать, и тот тлеет жаром вокруг осколка в пальцах мальчишки. Наследник ордена Цзинь плавно распускает на груди полы ханьфу. Ровно настолько, чтобы участок фарфоровой кожи в ладонь открылся взгляду главы. Жест ровно настолько интимный, насколько и вызывающий. Но в дальнейшем у них будет очень личная тайна, которая потребует от Владыки мужества. Такова воля артефакта, который словно бы смеется над главой Вень, вспыхивая в сильных и нежных пальцах Цзисюаня.
Мальчишка зажал осколок в ладони и с силой втиснул его в грудину. Только желваки сжались под побелевшей кожей, и темные прожилки вен обозначались вокруг непроницаемо черной радужки. В воздухе потянуло гарью. Тоненький душок, знакомый, каждому кто проходил через военное пепелище. Алые огни подсветили молочную кожу Цзисюаня, полыхнули, проникая между пальцами, побежали по коже снаружи, а потом – внутри. Когда ученик отнял ладонь, очертание осколка, ярко горящее алым медленно погружалось внурь его тела, не оставив на коже никакого следа. Мальчишка плотнее запахнул золотые одежды, отпустив взгляд главы Вэнь, повернулся и двинулся к выходу.
— Вы хотите узнать, каков Путь, Владыка, или я узнаю все сам?
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Данко))
Смелый. Решительный. И торопливый.
Глава Вэнь рад, что не ошибся, но не ошибся в этом юноше или в артефакте не уточняет даже в мыслях — когда говоришь с воспитанниками клана золотых пионов конкретика — не то, что должно доставаться даром. Когда позволяешь им действовать глупо размениваться на инструкции — довольно одного только, первого, движения, чтобы увидеть — Цзинь Цзысюань несомненно сын своего отца тем более, чем менее о том говорят вслух — только вот здесь совсем иные правила и иные дворцы.
Можно склонить голову на волос и сцена сразу перестанет быть настолько вызывающей, — на место серьезному взгляду приходит ироничный, на место серьезным ожиданиям — усмешка, и только ставка остается прежней — жизнь, а может быть душа, а может быть что-то иное, о чём глава Вэнь пока что не знает — не знает, что оно входит в неподражаемо длинный список добродетелей молодого господина Цзинь. Возможно, — разгораются насмешкой алые искры в глазах Владыки бессмертного, — мальчишка потерял скромность. А может быть, — глава Вэнь протягивает руку и, стоит тому отвернуться, выхватывает из сложной прически наследника башни Кои один длинный податливый волос, — может быть именно скромности здесь никогда и не было.
— Владыка бессмертный любезно благодарит за приглашение, — длинный черный волос ложится поперёк изящно вычерченных линий барьера, заставляя пламя багровых линий смириться, — и с интересом посмотрит на первые шаги наследника ордена Цзинь на том пути, что оказался не по плечу благовоспитанным господам из ордена Лань. В какую же из сторон молодой господин намеревается двинуться?
Воздух, жаркий и ароматный (глава Вэнь не любит жареное мясо именно потому, что запах этот знает слишком хорошо — запах гнева и неискупимой вины) вокруг юноши в золотых одеждах, становится прохладным и смирным там, где неспешно ступает глава Вэнь: возраст предпочитает иные демонстрации, понятные более тем, кто достиг сходного возраста.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Короткая боль ничто по сравнению с острым испугом, когда сердце занимается инеистым отравляющим зноем от одного лишь движения навстречу, от того, как качается тень Вень Джоханя, как ближе, сверху, падает на гостя темнота его взгляда. Ледяное и восхитительно гипнотическое присутствие Владыки дразнит и пугает его, как в детстве пугали сказки о духах и чарах, а неистовое желание проверить их сбыточность заставляло сердце лакомо трепетать, замирать и жаждать еще этого изумительного испуга, свежего, как вода в горном источнике.
Захлебываясь своим вызовом, Цзысюань не имел никакого представления, как испытать действие артефакта. Тот не причинял ему ни боли, ни радости. Точно ничего не изменилось в теле юного наследника ордена Цзинь. Ни кипучей энергии, ни темных мыслей, ни мыслей добрых, ни голода, ни усталости он не испытал. Но сделался как будто полным. Точно все время до того, тело его было лишено какой-то неузнанной и незнаемой, но важной части, а теперь испытывало блаженство полноты.
— Неужели владыка Бессмертный предлагает это искушение каждому своему гостю одинаково? – титул впервые звучит в устах юноши как шутка, как ласка и насмешка, как забава, точно он играет со словами и язык, аккуратно бьется о резцы, возвышая власть главы Вень до пляски
звуков. — Не знаю, хочу ли я быть оскорблен этим или польщен.
Он словно так и не решил, как относиться к подаренному искушению, оставляя лукавого наставника с вопросом, но уже двинулся следом к двери, открытой теперь для них обоих, влекомый потоком прохладного воздуха. Туда, где меч оставлен под охраной молчаливых стражей у чашек с остывшим чаем. Если артефакты чему-то и служат, то боевой мощи, а значит нет лучше способа увидеть их действие, чем упражнения с мечом или
наложение чар. Но меч ближе, чем чернильница, а поединок допустимее во дворце, чем заклинание. Тем более на открытой веранде над Ночным городом достаточно пространства для этого баловства.
— И что же, — в безупречных чертах в голосе в самом повороте головы вспыхнуло что-то пугающе похожее на ревность. — Как ваши ученики справились с искушением, Глава Вэнь?
— Уберите чай!
Подхватив Суйхуа, Цзысюань отмахнул слугам так имперски, словно это была его челядь в его Золотой Башне. И теперь темные глаза наследника сияли знакомой багряной искрой, но едва ли кто-то кроме посвященного в его тайну спутника заметил эту перемену или заинтересовался мягкими глубокими всполохами.
— Доставьте мне удовольствие, глава Вень, — неожиданно непочтительное обращение его было так полно жадной и упоительной жаждой жизни, что спорить было бы чистым малодушием, да и кто такой этот мальчишка, чтобы его вызовы принимать всерьез? Цзысюань просительно склонился в поклоне, но в чертах его не угадывалось больше никакой покорности.
— Искусное и беспощадное удовольствие, Глава Вень. Я хочу знать – всегда хотел знать, никогда прежде мне не доводилось даже надеяться – правда ли, что клинок вашего цзяня бывает горяч?
Во всем его облике нынче было столько веселья, сколько не было в этом дворце с тех пор, как оставили детские игрушки сыновья Вэнь Жоханя.
— Я лишь хочу почувствовать его над горлом, посувствоать, как сухо и как першит в глотке. Как замирает сердце. Но только над. Не внутри. Если Владыка сумеет.
Остановиться или добраться до горла – мальчишка не уточнил, но не всякая идея желает быть точной. Звонкая песнь металла потекла эхом под потолком — что за безрассудство! что за бестактность! — когда сталь отразила вечернее небо и веером крутанулась в золотых лепестках пионного дамаска, нападая с такой неумолимой яростью, что Владыка вынужден был уклоняться или защищаться, желал он принять шуточный вызов или нет.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
то будешь баобабом тысчу лет, пока помрешь
— Владыка бессмертный уверен, что сын Цзинь Гуаньшаня найдет в себе силы и оскорбиться и возрадоваться. Одновременно. Его слова не торопятся вырываться наружу, торопливо, будто едва сдерживаемая камнями река, — они находят свой путь неспешно и плавно, как по горному боку струится лава. Обманчиво неспешно и только издаои — плавное, но мотыльков и наблюдателей такое течение пламени завораживает, заставляя чувствовать себя вбезопасности достаточно долго, чтобы потом, когда очевидное станет вероятно, приходилось всерьез напрягать мышцы и лёгкие в попытках избегнуть огненного погребения.
Глава ордена Вэнь не торопится и не заступает дороги — форма, которую принимает это влечение, ему интересна, а наличие меча, на самом леле, не так много меняет.
Почти ничего.
Разве что заставляет неожиданно резким движением кисти подкрепить приказ снедаемого силой юнца — убрать чай, прикусить язык и убираться. Впрочем, говорливые все еще не прислуживают Владыке и часть некогда заведенных правил пока никто не отменил.
— Мои, — ударение подчеркивает важное, изменяя весь смысл ответа, — ученики не справились.
Его ученики — не эти дети достопочтимых мужей, отсидевшие зад по библиотекам Облачных Глубин да подкрепившие свои статусы в списках на игрушечных стрельбах и массовых охотах — его, Вэнь Жоханя, немногие ученики не числятся ни в одной иерархии "сильнейших", "достойнейших" или "прекраснейших" молодых господ, но они и впрямь не подчинили себе ни одного осколка.
Глава Вэнь не собирается пояснять, почему. И дополнять ответ не собирается — не словами, однако... Багровое, с алыми искрами, пламя его глаз спокойно следит за тем, как и куда движется этот Цзинь, в чьих глазах того же рода багровая искра лишь начала разгораться.
Вызов рождает усмешку и о природе пламени и жара его меча больше нет нужды вести скучные, неинтересные разговоры — адепт не ровня главе ордена, мальчишка не ровня главе клана, ученик не ровня учителю, но вот чудовища — чудовища всегда равны и нет среди них зла большего или меньшего.
— Мой цзянь, — улыбкой Вэнь Жоханя можно топить ледники и она не появлялась здесь нет, не с тех пор, как его сыновья отложили в сторону игрушки, но точно уж с того момента, как наследнику исполнилось полтора десятка лет, — бывает горяч весь.
Раскрытая ладонь встречает сталь, отвешивает ей шлепок, словно золото лепестков пиона легковесно и подвластно любому сквозняку и не может сдвинуть Вэнь Жоханя ни на шаг, — песнь же Пылкого рождается тогда, когда сталь покидает простые чёрные ножны, горячая песнь, не разменивающаяся ни на блики, ни на небо — только на звонкий гул удара, не направляемого рукой, только волей и вниманием. Безрассудство или бестактность остаются позади, когда он делает шаг вперед, словно бы выходя из тени главы ордена Вэнь и тень, теперь не успевающая повторять движений алых одежд, ложится в ногах смущенным тёмным пятном.
— Не побоится ли этот ученик — чувствовать то, чего жаждет?
Насмешка предваряет новый удар цзянем и новый шаг, пальцы руки левой он закладывает за спину, словно бы слишком широкий рукав мешает замыслу.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Темный осколок согревает грудь над солнечным сплетением, ощущается четким тлеющим контуром, точно — как в детстве — торопливо проглоченная горсть горячего риса застряла в пищеводе, и ее не промыть ни чаем, ни ключевой водой. Горячая, острокрылая горсть риса. Обжигает точно по краю, а потом это ощущение теряется. Оно теряется незаметно. Стоит отвлечься на разговор, на искренность собственных желаний, на запальчивый взгляд в темные, пронзительные глаза владыки. И после, возвращаясь вниманием к осколку, мальчишка ощущает его подтаявшим, мягким по краю. Это шматок лавы, который неумолимо стекает к солнечному сплетению, заставляет кровь бежать так быстро, что глотка захлебывается воздухом. Сладко. Сладко и торопливо. Сын Цзинь Гуаньшаня смотрит на своего собеседника с тем узнаванием, какое бывает у полных противоположностей, немыслимо магнетичести притягательных друг для друга абсолютным сходством в насмешивом отражении.
— Владыка пугает меня больше, чем наказывает, — улыбка у него блаженная. Хулиганская и заманчивая, какая бывает только у маленьких детей,
ворующих сладости, и у наложниц, снимающих покрывала. Пульсация осколка больше не ощутима, она наполняет жаром тяжелеющее ядро. Не нужно быть наследником великого клана, чтобы понимать: причащаясь силе, превосходящей твою собственною, ты становишься ее добычей, ее трофеем и — ее оружием. Никогда не иначе. Но как сила будет использовать оружие — все еще область твоих решений.
Сталь мелькает и вспыхивает звоном. Для Цзысюаня это танец и игра, забава даже тогда, когда противостояние клинков становится невыносимым в короткой сцепке, а змеиный взгляд главы Вень над скрещенными лезвиями окунает его в непроглядную вязкую, как смола темень, жаркую и пустую, словно заглядывая в темноту этих зрачков, мальчишка падает в лабиринт безлунных пещер, из которого нет никакого выхода. Но ему весело. Наконец, глава ордена выглядит оживленным, настоящим. Словно на мгновения боя, он может перестать притворяться памятником самому себе. Невозмутимым, неприкосновенным, бесконечно раздражающим своей невовлеченностью. И это так дорого, так желанно, что ноющую боль в мышцах можно стерпеть, что можно стерпеть резь в легких, и удушающее противостояние воль. Невелика плата за шанс смотреть ему в глаза так близко, точно имеешь на это право.
— А вы... чего хочет глава Вэнь? Когда ему не надо возвышаться отцом над своим народом. Над любым народом. Глава Вэнь, пребывающий выше честолюбия, гнева и алчности, над жаждой власти, в юдоле неизбывной мудрости? Осталось ли что-то, способное согревать ваше сердце?
Уместнее вопрос «осталось ли сердце», но запальчивая болтовня не ищет ответов, лишь ощущения диалога, сопричастия над крестовиной лезвий. А Пылкий и впрямь так горяч, что, кажется, вдоль лезвия можно пройтись языком и услышать шипение, ощутить яркую боль. Боль делает все настоящим. Владыке не больно, не страшно, не интересно. И от этого он как будто не существует. Это бесконечно выматывает Цзысюаня. Больше, чем вежливый плен; больше, чем осколок, больше, чем сцепка.
Всполох золотой парчи и белого шелка на мгновения застилает взгляд, отдача отпустившей сцепки оставляет шанс отступить, выдохнуть, пока мальчишка кувыркнувшись, делает несколько шагов по тонкому навесу и приземляется на пол. Теперь — без чайного столика — здесь очень просторно.
— Желает ли глава Вэнь хоть чего-то из того, чем он мне грозит? Или другого?
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
— Владыка уверен, что для начала наследник Цзинь накажет себя и сам...
Он не торопится сделать следующий шаг или провести новую атаку, — эта мечтательная улыбка, отражение на чужом лице, важнее всякого попадания. Да и не убивать же он собрался этого питомца выращивателей пионов. Не убивать... Же. Нет. Убийство вообще кажется интересным лишь тем, теоретикам и новичкам, кто не успел насладиться процессом — умудренные же опытом практики (с точки зрения главы Вэнь) могли рассматривать его лишь с точки зрения достижения результата.
Который именно сейчас Вэнь Жоханю не интересен. Что проку в еще одном мёртвом теле?
Хотя это вряд ли было бы дорогой ценой за свободу (его, главы Вэнь, разумеется, свободу) и прежде, чем дослушать, он делает ещё шаг вперед — для столкновения цзянов это расстояние почти неприлично, пусть даже Вэнь Жохань никогда не был особым приверженцем приличий, однако если хвататься за меч, для замаха уже тесновато.
Только вот он не хватается, предпочитая не сковывать движения клинка собственными смертными членами и возможностями тела — виснуть на рукояти Пылкого ему не с руки, для его устремлений и ударов достаточно пыла желаний, а с пылом, пусть и не гневным, у главы ордена Цишань Вэнь нет ни малейших проблем.
Никогда.
Если ухватить белыми пальцами ворот у золотого ханьфу, можно проверить, что ещё готов стерпеть этот мальчишка ради того, чтобы не отвести взгляд.
Если отпустить, позволив и шаг и порхающий кувырок, станет ясно, насколько далеко этот мотылёк готов упорхнуть. Проверить и сразу ударить — не цзяном, нет, раскрытой ладонью и чистым пламенем огненной воли. Лишь после этого улыбка его становится шире — из вежливого намека становясь практически обещанием...интереса.
Он, разумеется, не скажет ни о боли, ни о страхе (хотя напугать Владыку бессмертного и впрямь непросто... и элементарно), ни об интересе — слишком много лет потрачено на возведение этой идеальной и ровной стены, но... Для того, чтобы преодолеть разделившее двоих заклинателей расстрояние, звуку требуется едва ли больше времени, чем Вэнь Жоханю:
— Другого, конечно. Разве разумно грозить тем, что не делаешь, если этого хотеть.
Так, нос к носу, — должно быть доходчиво и очевидно.
Так, взгляд скрещивается с взглядом, — не менее жарко, чем если лизать потемневшую от вожделения сталь клинка.
Так, конечно, против всяких канонов боя, но разве тут — бой?
— Разве этот... адепт готов платить за такое знание?
Спрятанная до поры за спину рука просто толкает — в грудь, в дыхание, в осколок, — толкает и не дает отойти сжимая ухоженные пальцы, ногти, когти на золоте чужих одежд.
— Одной его юности может не хватить...
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Движение Главы так стремительно, что не успевает отразиться в распахнутых азартом зрачках и только медленно возникает уже потом, когда они распахиваются до угольной кромки радужки. Взгляд, захлебнувшийся отражением, становится неземным. Как будто на мальчишку упала тень. Густая и непроглядная тень клана Вэнь, могущества и ярости, алчности и отчужденной, извращенной мудрости. Тень, лишь рвано оформленная в человеческий абрис, захлестывает его, как волна, но не успевает смыть, сбить с ног, предупрежденная жесткой хваткой у ворота. Треск ткани ему только мерещится, или это треск плоти там, где шов впивается в шею между горбинками позвонков.
Удар, незавершенное прикосновение, срывает с губ рваный выдох, короткий и хриплый стон. Кажется, что осколок вскипает за ребрами, тлеет, выжигает себе место в глубине золотого ядра, соскальзывает в него, как горячий нож оплавляющий мед, и становится его центром, сосредоточием силы. Пульсирует, вспыхивает и подсвечивает грудину изнутри жутковатым пунцовым сиянием. И Вэнь Жохань пока единственный, кто видит это и кто может осмыслить происходящее. Если позволит себе.
По телу катится жар и холод, колени предательски подгибаются. Цзысюаню стоит усилий устоять, вглядываясь в глаза Владыки, чтобы увидеть в них свои. Бесконечная череда зеркал. Голос Вэнь Жоханя теперь слышится издалека, так глухо, точно подхваченный эхом. Если боль – единственная цена желанной алхимии, то эта цена ничтожна.
— Адепт не спрашивал о цене, — хрипотца становится неожиданной для них обоих. Но для наследника Башни Кои – шокирующей слабостью. Оглушительной и отрезвляющей. На миг он задыхается новообретенной, еще неизвестной, неподвластной ему силой и пьянящим ощущением вседозволенности.
Нет смысла рваться из этой хватки, как перепуганная девка в трактире. Не вырвешься, пока тебя не отпустят. Или пока не отпустишь ты.
— Значит, вам придется одолжить мне второю.
Всем известно, что хозяин Безночного Города на пару поколений старше глав других Орденов, но выглядит так же свежо, как Цзинь Гуаньшань. Речь, конечно, идет не о возрасте, а о той силе, которая позволяет ему удовольствие сохранять неизбывную юность. Но Цзясюань достаточно дерзок, чтобы не торговаться и не позволить пугать себя ценой превращения. Дело уже сделано, а значит цена будет уплачена так или иначе. Рывком прихватив Главу за пояс, мальчишка потянул его к себе и жарко накрыл губами губы. Когда тело податливо и бесстыдно влипает в тело, хватка на вороте лишается всякого смысла.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
Глава Вэнь щурится, наблюдая за перемещением осколка, вслушивается в то, как меняется течение сил, а как — голос этого мальчишки и не думает отступать ни на волос — они не в Гусу, хотя и в не пострадавших ещё от огня Облачных Глубинах он бы не отступил, склоняясь под гнетом вычерченных чудими руками правил. Неспешно разгорающийся интерес подсвечивает тёмные искры в глазах сокровенным алым, улыбка сменяется на усмешку, когда этот мотылек все же решается ринуться в пламя, и не разрывают тишины совершенно лишними словами. Когда жаркое юное тело прижимается податливо и бесстыдно, и впрямь нет смысла хвататься за ворот золотого ханьфу и пальцы главы Вэнь, увенчанные острыми ногтями, скользят от ворота ниже, будто невзначай проходясь ощутимыми касанияии вдоль потоков чужой ци, горячащей кровь и то, что он слышит в ответ — манит пламя почти так же, как пламя манит мотылька. Только вот одного поцелуя мало, чтобы отвлечь главу Вэнь, но достаточно, чтобы занять ощущениями — эти губы кажутся столь же податливыми, что и звонко отвечающее молодое тело, сейчас почти бережно поддерживаемое под спину — пока пальцев не касаются кончики чужих волос, будто сами собой наматываясь на ладонь. И тогда ритм происходящего сдвигается снова, — жёстко впиваются поцелуем губы, и меньше всего здесь от ласки и податливости, решительно дергают назад за волосы пальцы, заставляя наследника Цзинь запрокинуть голову и сразу же остро почувствовать раскаленную точку Пылкого на горле, ровно там, где двигается кадык, стоит попробовать прочистить горло.
И только бедро, все ещё упирающееся в золото одежд медлит, не тропясь ронять Цзинь Цзысюаня на пол так, как роняют на тренировках зазевавшихся адептов. Владыка бессмертный как никогда мало склонен к тому, чтобы одалживать сейчас молодость своему юному гостю, однако и завершает поцелуй не сразу — не сразу после того, как он перестает быть необходимым маневром.
— Или отобрать первую.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Меньше всего мальчишка ожидал, что его бесстыдный и провокационный выпад, непристойный в серьезном поединке с почтенным человеком, но игриво уместный между друзьями в порядке шутки или легкомысленного флирта, даже унижения, если отношения с соперником зашли достаточно далеко в тень и эрзац запретных желаний… меньше всего он ожидал, что поцелуй затянется и затянет его в пугающий, дикий всплеск чувств. Разве не должен был Глава Вень отшвырнуть его, оскорбившись этой детской и грязной нападкой? Разве шутка не обещала ему свободы? Возможно, болезненной, вбитой в лопатки дальней стеной дворца, впечатанной в грудь новым ударом незримого потока, но свободы! А теперь, поглощённый ужасном и жадностью ощущений, он пробовал на вкус губы Владыки Бессметного и не мог в это поверить, шарахаясь между паникой и отвращением (разве не должен этот человек вызывать отвращения?!), и чем-то доселе неиспытанным, таким тягучим и таким таким темным, что жар волной обтекал тело, оставляя на коже тонкую испарину. И холодом тлело погибающее сердце.
Задыхался, потрясенный происходящим, и упустил тот момент, когда хватка на ослабла, и пальцы двинулись вдоль потоков ци, раскаляя под кожей отзывчивый гон энергии. На миг мальчишке почудилось, что кровь послушно потекла вспять. Или потечет, если Вэнь Жохань этого пожелает. Так легко… Так легко что об этом лучше даже не думать, пока поцелуй подчиняет и наказывает, отнимает дыхание, возвращая его болью и трепетом, от которого саднит в пересохшем горле. Цзысюань вскинул голову, послушно подаваясь за требовательной хваткой в смоляных прядях, и с облегчением схватил воздух влажными, изласканными губами. Но облегчение это было секундным, таким мимолетным, что он не успел осознать. Обжигающее острие толкнулось под подбородок, в самое нежное, беззащитное местечко подле гортани. И Владыка мог в полной мере насладиться тем, как пьяный уплывающий взгляд напротив стекленеет страхом и обреченностью. Как пальцы сжимаются на его груди, болезненно чертят и, наконец, мнут тонкую ткань в упоительной беспомощности. Только миг. А потом сын Цзинь Гуаньшаня выдохнул мягкий и хриплый стон, точно пытка жаром металла и впрямь доставляла ему то удовольствие, о котором он просил минуты назад. Или доставляла? И только запрокинул голову чуть сильнее, позволяя клинку соскальзывать к вздернутому упрямому подбородку, как будто там обжигающее касание делало удовольствие более изысканным. Тут Главе Вэнь стоило бы вспомнить, из какого дома он взял мальчика…
Равно, как Цзысюань понял, что угодил в силок, расставленный им самим с легкомысленной самоуверенностью удачливого охотника. И теперь мог рваться из равнодушной петли, теряя кровь и силы, а мог распутать ее. Если ему хватит ловкости. Пока ему хватало ловкости лишь на то, чтобы распутать пояс Главы Вэнь, одним коротким движением отправить пойманную ткань утекать легкими кольцами по бедрам, по скользкому ханьфу – на пол. А после его ладони блуждали по тонкому черному шелку, подушечки очерчивали контуры мышц, как будто он и не ожидал обнаружить материальное тело у этого человека. Человека ли? Точно Владыка Бессметрный так давно стал легендой, воплощением тьмы, сосредоточием пороков, что вот так спускаться пальцами по его животу и чувствовать жар кожи через тонкое пение нитей немыслимо. Во взгляд вернулась блаженная нагота помыслов, когда Цзысюань увильнул подбородком от клинка, отвлечённого приключениями пояса, и влажно прошелся языком по горячей стали. Острие чудом не оставило на губах тонких порезов. Или пока не оставило. Точно задался целью, найти ту грань бесстыдства, за которой вызовет отвращение даже у этого человека.
— Моя первая молодость вам еще пригодится.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
О, глава Вэнь всегда помнил о происхождении тех мальчиков, которых... брал, не акцентируя на этом излишнего внимания непричастных, но никогда не отпуская этого знания, слишком важного для того, чтобы быть вынесенным за скобки. Ожидает ли он чего-то особенного от этого молодого господина Цзинь или просто глядит так всегда — понять сложно, да и до того ли сейчас тому, на кого так глядят? Боль. Страх. Смятенные движения ладоней поверх тяжелого шелка — на это ярче всего отзывается его, Вэнь Жоханя, пламя, заставляя разогреться и кожу и камень и металл и только ткань одежд оставляя прохладными.
Вэнь Жохань смотрит, смотрит внимательно, пристально, тяжко, словно дракон из крестьяниских сказок, но только когда мальчишка запрокидывает голову, — только тогда глава Вэнь позволяет клинку ровно одну каплю этой крови, словно лучшую из специй.
Он не мешает одежде спадать, — как не.ешает касаться, делая шаг вперед, для которого нет, вероятно, места, — оставляя позади и упокоившийся на настиле пояс и мешающие теперь складки ханьфу. Шелк, каким бы прекрасным он ни был — всего лишь шелк, и сейчас совсем не он волнует и интересует Владыку бессмертного, заставляя чуть заметно склонить голову и подставиться под чужие ладони так, чтобы было и правильно и приятно. Чтобы было совершенно очевидно, как именно ему, главе ордена Вэнь — парвильно и приятно.
Если не отпускать черных прядей, сохраняется иллюзия контроля, словно в любой момент можно прекратить. Словно у происходящего есть границы. Словно эта, движущаяся от плеча к локтю молодого господина Цзинь ладонь, отвечает темнотой жара и желанием и нажимом не случайно, а в ответ на другие, несмелые, неуверенные и словно бы удивленные касания. Цзян Владыки прячется ему за спину, словно и впрямь устыдившись того, что не порезал ни этих губ, не обжег этого языка — сейчас он лишний и он уступает умелым неторопливым пальцам, выстраивающим новую цепочку касаний вдоль очередного меридиана. Сердце. Жар. Тепло. Переплетение движений кажется тягучим и неспешным... пока пальцы не смыкаются на локте Цзинь Цзысюаня, заворачивая тому руку за спиу, пока волосы, намотанные безжалостно на кулак не вынуждают согнуться. Одного меткого и сильного пинка достаточно Вэнь Жоханю для того, чтобы направить наследника ордена Цзинь в полет кувырком по ступеням террасы Знойного дворца — вниз.
— Отложим ее на зватра.
Следующим днем давешний слуга склоняется почтительно перед первым молодым господином Цзинь, словно бы день повторяется снова.
— Владыка бессмертный пожелал видеть наследника ордена Цзинь на террасе.
ЦЗИНЬ ЦЗЫСЮАНЬ
Взгляд у Владыки тяжелый, удушливый, грязный. И пронзительный. Словно от снимает кожу слой за слоем, ненужное мясо, разламывает кости, чтобы добраться до самого нутра, до ухающего, обескураженного, потрясенного сердца. Затекает в глотку, давит ее до проглоченных стонов, заливает лицо густой и жирной теменью, от которой слепнут глаза, и расхристанные зрачки больше не ловят свет. И нет здесь никакого света. Ни террасы, ни багряного заката, ни ветерка, ни послушников на тренировочном дворе, ни суетливых слуг в комнатах, ни дворца, ни скалы, ни Безночного города. Только руки, держащие тело, как марионетку на крестовине, только глухое, сбившееся дыхание и жар, наливающийся пружинной похотью между взбудораженными телами.
Минуты назад – не прошло и часа — этот человек (не человек вовсе) следил, как разливают благоуханный чай и казался самым бесстрастным, отсутствующим духом в этих скалах, отзывался в Цзысюане кипучим презрением и хладнокровным недоверием. А теперь сын Цзинь Гуаньшаня задыхается ужасом и тьмой в его руках, все еще равнодушных от пресыщения плотскими знаниями за столько-то жизней. Все еще изучающих.
Ладони находят новый путь, правильный путь, указанный телом, блуждают по прохладному шелку, невольно увлекая за собой энергию, потому что привыкли так делать. Его юношеские ночи беспечны и полны страсти, этих легких прикосновений, будоражащих тело, слов, смущающих ум, поцелуев, тлеющих на губах и не знающих о смущении. И эта привычка здесь неуместна, почти неуважительна, словно она сдергивает Главу Ордена до плотских желаний капризного, избалованного мальчишки, не умеющего сосчитать цену своей красоте. Желаний, которые ему не стоило испытывать. До уступки, которую он не заслужил.
Боль в вывернутом плече отрезвляет, точно пьяного отрезвляет ведро ледяной родниковой воды. Возвращает зрение и слух, но теперь Цзысюаню видно лишь пол и мыски туфель под растревоженной тканью подолов. Но он готов благодарить эту боль за облегчение, за треск рваной нити, распускающей силок. За новую возможность дышать. И внизу лестницы – он не приложил ровно никаких усилий, чтобы уберечься ступеней, все еще одурманенный бурлящим в крови хмелем – внизу лестницы боль становится сладкой. Боль становится ценой свободы, благословенной и чистой. Ему нужно лишь несколько мгновений, чтобы смотреть, как тени светильников блуждают по потолку, чтобы отдышаться на тонкой грани между слезами и хохотом, стыдом и страхом, и таким весельем, которому не должно быть свидетелей. А потому задыхаться ничком на полу в коридоре Безночного дворца ему остается недолго.
Убраться, пока никто не пришел сюда, чтобы стать свидетелем этого постыдного и недостойного веселья. Взгляд Цзысюаня, еще влажный от озорных слез, упирается в постные лица адептов, сторожащих двери. И замыкается, теряет выражение. Лишние слухи ему не нужны. Коротким жестом он забирает души. Импульсивным, необдуманным, неосознанным еще. Мальчишка не умет пользоваться своей властью и не понимает, что она такое. Он лишь хотел, чтобы они все забыли, были слепы и глухи. Они остаются слепыми и глухими истуканами у двери, все ещё послушными своему хозяина, но уже неживыми. Поглощённая энергия входит толчком в солнечное сплетение, заставляя осколок вспыхивать алчным багрянцем за ребрами, приносит упоительное, но короткое удовольствие. Показалось? Он лишь моргает, недоверчиво оглядывается на потерявшие выражения лица, прежде чем развернуться и двинуться прочь. Только всполохи света перекатываются по золотым пионам на расшитом подоле.
— Владыка Бессмертный желал меня видеть.
Слуги отступают за его спину, и адепт склоняется в почтительном поклоне, ровно ничем не отличаясь от себя вчерашнего. Не он распускал пояс на алом ханьфу, не он блудливо вылизывал горячую сталь, не он хохотал и всхлипывал внизу лестницы, придушивая ладонью звуки, чтобы эхо не подхватило их и не унесло слишком далеко. Какой-то другой, никому неизвестный юноша. А взгляд Цзысюаня чист, молочная кожа — фарфор, мысли невинны и полны стойкости, манеры безупречны, а одеяние сияет золотыми распустившими цветами. Может быть, только они и помнят то, чего помнить здесь никому не стоит.
ВЭНЬ ЖОХАНЬ
музыка из титров к Ивану Грозному
Вряд ли его "юношеские" ночи настолько беспечны, впрочем, страстей в ночах Владыки бессмерного в последнее время хватает — есть и запрос и потребность и полный Огненный дворец тех, за чей счет можно эту потребность реализовать. А потом отмыть руки, сменить одежды и преспокойно уснуть на те краткие часы, что не отличают его сна от сна любого невинного юноши.
Вэнь Жохань от себя вчерашнего тоже не отличается практически ничем — тот же пояс, тот же алый шелк ханьфу, те же руки, те же глаза, то же тепло присутствия, по которому вряд ли можно сказать, что он там делал "блудливо" на границе рассвета, когда начинается день. Впрочем, тушь, испачкавшая бледные пальцы может дать ответ о том, с кем провел остаток ночи глава ордена Вэнь.
А с кем — теперь, — желал пить чай безо всяких слуг, немедленно покинувших эту террасу, словно бы отмеченную теперь невидимым знаком "запрещено". Телохранители стоят сегодня далеко. Стражники — еще дальше. Разве что меч Цзинь Цзысюаню более не предлагают, но Владыка бессмертный уверен — в прямом и честном цзяне необходимости здесь больше нет.
Как, собственно, и в чае — но уже разлит по чашкам, стоит, исходя паром. Обозначает новую страницу беседы.
— Владыка бессмертный желает напомнить своему гостю, что если его стража снова недосчитается людей, орден Цзинь может тоже кого-то не досчитаться.
Время вежливых намеков прошло, как прошло время этикетов и предложений сесть и испить томящегося в горячей воде чайного листа. Глава Вэнь находит возможность говорить иначе, двигаться иначе, хотеть иного — и потакать своим желаниям. Сейчас.
Например встать, мазнув по пасторальному единообразию террасы алым отсветом пламени. Например — остановиться едва ли за полшага до касания полами ханьфу и спокойнейшим образом, словно так и должно быть, потянуть ворот золотых одежд вниз, оголяя все то, что так запальчиво и с вызовом демонстрировали ему вчера.
— Это было бы грустно, ведь у наших орденов такие хорошие отношения...
Вы здесь » Парящий Китай :: 浮中华 » Старые свитки » The path of perfection